Вахто Марина Юрьевна — член Союза писателей России.
Родилась в 1962 году в городе Онега Архангельской области. В 1984 году приехала в Городец, долгое время работала художницей на «промысловой» фабрике и журналистом районной газеты. Живёт в Москве, работает в детском журнале редактором.
Автор сборника стихов «Оберег» (2000, Н. Новгород), книги очерков «Связь времен — связь судеб» (2002, Н. Новгород), коллективных сборников городецких авторов «Стихотворения» (1997, Городец), «Вдохновение» (1999, Заволжье), стихотворных публикаций в журналах «Нижний Новгород», «Роман-журнал XXI век», «Кириллица».
* * *
Я в детстве стихов не любила.
Была мне милей их тоски
Зелёная кашица ила
На отмели тихой реки.
Хватало мне солнца и снега,
Туманов и утренних рос
Для песен, печали и смеха,
Для лени, восторгов и грез.
Я помню, как вечером поздним,
Неслышная, выйдя во тьму,
Я плакала, глядя на звезды,
Не зная сама — почему.
Плыла беззащитная нежность
Над соснами, травами, мхом.
Горячая та безутешность
Была моим лучшим стихом.
* * *
Я тоскую о лесе.
Живом, неисхоженном лесе.
Я жила свою хвойно-
дремучую память тая.
Там росла на смолистом,
на вязком и горьком замесе
И еловая стать,
и сосновая нежность моя.
Млели в прелой тени
недоступные солнцу ложбины,
Над чащобами их
мошкариные висли рои.
Лес на юг выставлял
сучковатые мшистые спины,
И на север тянул
лебединые шеи свои.
Холод радостных утр.
И вечерняя дикость урочищ.
Я тоскую о них:
я тоскую о легкой тоске,
Как о спетости двух,
Друг для друга родных одиночеств,
О потерянном в их
непролазной глуши туеске.
Я жила, не отвыкнув
Любить постоянство и прочность.
Я, как лес, окуналась
Смиреньем и в ливень, и в снег.
Я сплеталась, как лес,
Всею верностью с бедною почвой.
И дыханием всем
В этот воздух вливалась — навек.
* * *
А на севере сумерки скоры
Зимний день отсиял и поблек.
И лесистые мрачны угоры,
И невесел обкатанный снег.
Станут так неприветливы сосны.
Зашевелятся тени меж них,
Распуская тяжелые космы
По навощенной нити лыжни.
Свесят лапы с дерев желтоногих,
Превратив их в угрюмых кулем.
И потянет с железной дороги
Так тревожно и остро углем.
Эта дрожь угасающих суток
Беспокойством сводила живот,
Как внезапные скрежеты уток
В затаенности зыбких болот.
И в такой тишине нелюдимой,
Посреди бесприютности всей
Так желанно пахнет теплым дымом,
Замерцают призывы огней.
* * *
После полудня всегда наступала тоска.
Что-то случалось неладное в воздухе, в небе.
Чем-то сиротским несло от подростка-леска,
Как-то угрюмей топорщились дальние гребни.
Как изводила меня бестолковая блажь!
То стекленела, то с плачем кидалась в постель я.
Так приходил сизых сумерек, мартовских, час.
Час маяты, скулежа и больного безделья.
Слишком тревожно — до вздрогов и нервно — до слёз.
И до сих пор в приближении сумерек веклых —
Не выношу в небе красных закатных полос
И розоватый их отблеск в темнеющих стёклах.
* * *
Тишина приходит в дом
Вместе с сумраком вечерним.
На окошке голубом
Тонко заморозок чертит.
Полчаса — и целый лес:
Вертикалей ломких спицы.
Узкий трещинки порез
Синей стужею сочится.
Сумрак стынет за окном
В снеговой колючей дрожи.
И, как кот в жилье чужом,
Он пуглив и осторожен,
Проникает, где теплей,
Где хозяйский — лень баженит,
Изо всех углов-щелей
Гонит заспанные тени.
Те ж, ползком и шепотком,
Ширясь, длясь и завиваясь,
Дремной хмурью полнят дом.
С синим сумраком сливаясь.
Ни приветливых огней,
Ни отчетливого звука…
В этой синей тишине
Шебуршанье, пыль и скука.
* * *
Ой, север мой север, мой белый, мой синий.
Любила до боли, жалела до слез
Тебя — в переметном пуху тополином
И в просеках длинных и тощих берез.
Речушек лесных глухомани осочьи,
Чернильные кущи чернижных лежбин,
Сентябрьской морошки янтарные кочи
И душную одурь июньских рябин.
Люблю и доныне туманные рани,
Готовые к росной, охоткой косьбе.
И запах дразнящий промасленных шанег,
Плывущий по залитой солнцем избе.
Как сердце тревожат весенние вскрики
Гусей, улетающих в детскую даль!
Ой, север мой север, мой нищий, мой дикий,
Живая моя, неизбывная жаль.
Пустых деревушек старушья сутулость —
Страницы истлевшие горькой судьбы.
О, сколько их, сирых, уже захлебнулось
Тоскою хмельной беспробудной гульбы.
Хоронит их прошлое снежная заметь.
Тропинки к истокам их глушит бурьян.
Лишь небо над ними, как светлая память,
Да ливни… Как поздняя скорбь северян.
У бабушки
Полдень. Жарко. Сонно. Пленно.
Я больна — мне всё нельзя.
За окошком пахнет сеном.
Кур доносится возня.
Взгляд блуждает по странице,
Книга мается в руке.
Не читается. Не спится.
Душно. Хочется к реке.
Весь восторг, что есть на свете —
Эта ласковая зыбь!
Так бы на небо глядеть и
Так бы по небу и плыть!
Небо — над и подо мною.
Высь и глубь… и — ничего…
То ль оно слилось с рекою,
То ль река влилась в него.
Вод прохлада, солнца струи —
Все в меня одну стеклись!
Погружаюсь и парю я:
Вдох и выдох — глубь и высь.
Все искрится, полно зною:
Воздух весь и вся река.
Пахнут лилией речною
Близко-близко облака.
Распласталась плоскодонкой…
Вольны волосы, они,
Будто водоросли, тонко
Плечи трогают мои.
Слышу силу волн глухую
Над лицом их плеск и взмах.
Небо давит. И… тону я
В волнах или в облаках?
Снова влажно, жарко, душно.
Я очнулась. Где же я?
Стенка. Пухлая подушка.
Комом сбита простыня.
Тюль оконный вздыблен пеной.
Полдень — слышен сиплый бой.
Пахнет солнцем. Свежим сеном.
Теплым деревом. Избой.
Горячо. Температурю.
До костей прокалена.
Даль заплаткою лазури
Из окошка чуть видна…